|
Мой дядя - самых честных правил,
Когда не в шутку занемог -
Кобыле так с утра заправил,
Что дворник вытащить не мог.
Его пример – другим наука,
Что жизнь? Не жизнь - сплошная мука!
Всю жизнь работаешь, копишь,
И не доешь, и не доспишь,
Ан нет! Готовит снова рок,
Последний, жесткий свой урок.
Итак, хана приходит дяде,
(Служанки этим сильно рады)
И в мысли мрачны погружен,
Лежит на смертном одре он.
А в этот столь печальный час,
В деревню вихрем к дяде мчась,
Ртом жадным к горлышку приник,
Наследник всех его сберкниг.
Племянник. Звать его Евгений,
Он не имея сбережений,
В какой-то должности служил,
И милостями дяди жил.
Евгения почтенный папа,
Каким-то важным чином был,
Он осторожно в меру хапал,
И много тратить не любил.
Но как-то раз один увлекся,
Всплыло, что было и, что нет,
Как говориться папа спекся -
И загудел на десять лет.
А будучи в годах преклонных,
Не вынеся волнений оных,
В одну неделю захирел,
Пошел в сортир - и околел.
Мамаша долго не страдала -
(Такой уж женщины народ)
«Я не стара еще, - сказала,
Пусть подыхает сей урод!»
И с тем дала от сына ходу,
Уж он один живет два года.
Евгений был практичен с детства
Свое неверное наследство
Не тратил он по пустякам,
Пятак, слагая к пятакам.
Он был глубокий эконом -
То есть умел судить о том,
Зачем все пьют и там и тут,
Хоть цены все у нас растут.
Любил он трахаться - и в этом,
Не знал ни меры, ни числа,
Друзья к нему взывали, – где там!
Душа потрахаться звала.
Бывало, на балу, танцуя,
В смущеньи должен был бежать,
Не мог, несчастный он ликуя,
Девицу в страхе удержать.
И ладно б, если б все кончалось,
Без шума, драки, без скандала,
А то ведь получал красавец,
За баб от каждого нахала.
Но только все без проку было,
Лишь оклемается едва -
И ну пихать свой мотовило,
Всем, будь то девка, иль вдова.
Сношаемся мы понемногу,
Уж где-нибудь, да как-нибудь,
И траханьем уж, слава Богу,
У нас не запросто блеснуть.
Но поберечь не вредно семя,
Член к нам одним концом прирос!
Тем более что в наше время,
Так на него повышен спрос.
Но - ша, я кажется, заврался,
Прощения у вас прошу,
И к дяде, что один остался,
Вернуться с вами поспешу.
Ах, опоздали мы немного,
Старик уже в бозе почил,
Ну мир ему. И слава богу,
Что завещанье настрочил.
Вот и наследник мчится лихо,
Как за блондинкою грузин,
Давайте же мы выйдем тихо,
Пускай останется один.
Ну а пока у нас есть время,
На злобу дня поговорим.
Так что я там писал про семя?
…Попозже мы займемся им.
Не в этом зла и бед причина,
От баб страдаем мы мужчины.
Что в бабах прок? – одна бурда!
Да и она не без вреда!
И так не только на Руси:
В какой стране о том спроси,
«Где бабы, - скажут, - быть беде!
Шерше ля фам – ищи! Но где?!»
Где бабы – ругань, пьянка, драка,
Но лишь ее поставишь раком,
Концом ее перекрестишь,
И все забудешь, все простишь.
Да только член прижмешь к ноге,
И то уже порой – эге!
А ежели еще минет!
А ежели еще… Но нет.
Черед и этому придет,
А нас пока Евгений ждет.
Но тут насмешливый читатель,
Возможно, мне вопрос задаст,
«Ты с бабой сам лежал в кровати?
Иль может быть ты педераст?
Иль может в бабах не везло,
Коль говоришь о них так зло?»
Его без гнева и без страха,
Пошлю интеллигентно на хрен,
Коль он умен, – меня поймет,
А коли глуп - так пусть идет.
Я сам люблю, к чему скрывать,
С хорошей бабою кровать,
Но баба бабой остается,
Но не всегда мне достается…
Деревня, где скучал Евгений,
Была прелестный уголок.
Он в первый день без рассуждений,
В кусты крестьянку поволок.
И преуспев там в деле скором,
Спокойно вылез из куста,
Обвел свое именье взором,
Вздохнул и молвил: «Красота».
Один среди своих владений,
Чтоб время с пользой проводить,
Решил в то время наш Евгений,
Такой порядок учредить.
Велел он бабам всем собраться,
Пересчитал их лично сам,
Чтоб легче было разобраться,
Переписал их по часам.
Бывало он еще в постели,
Не сполоснув еще лица,
А под окном уж баба в теле,
Ждет, не дождется у крыльца.
В обед - еще, и в ужин - тоже,
Да кто ж такое стерпит, Боже,
А наш герой хоть и ослаб,
Сношает днем и ночью баб.
В соседстве с ним, и в ту же пору,
Другой помещик проживал,
Но тот такого бабам пору,
Как наш приятель, не давал.
Звался сосед – Владимир Ленский.
Приезжий был, не деревенский.
Красавец, в полном цвете лет,
Но тоже свой имел привет.
Похуже баб, похуже водки,
Не дай вам Бог такой находки,
Какую сей лихой орел,
В блатной Москве себе обрел.
Он, избежав разврата света,
Затянут был в разврат иной,
Его душа была согрета,
Наркотика струей шальной.
Ширялся Вова понемногу,
Но парнем славным был, ей-богу.
И на природы тихий лон,
Явился очень кстати он.
Ведь наш Онегин, в эту пору,
От траханья уж изнемог,
Лежит один, задернув шторы,
И уж смотреть на баб не мог.
Привычки с детства не имея,
Без дел подолгу прибывать,
Нашел другую он затею,
И начал крепко выпивать.
Что ж, Выпить в меру – худа нету,
Но наш герой был пьян до свету,
Из пистолета в туз лупил,
И как верблюд в пустыне пил.
О! Вина, вина. Вы давно ли,
Служили идолом и мне,
И пил подряд нектар, боржоми,
И думал: «Истина - в вине!»
Ее там не нашел покуда,
И сколько не пил – все вотще
Но пусть не прячется паскуда,
Найду, коль есть она вообще!
Онегин с Ленским стали други,
В часы свирепой зимней вьюги,
Подолгу у огня сидят,
Ликеры пьют, икру едят.
Но тут Онегин замечает,
Что Ленский как-то отвечает,
На все вопросы невпопад,
И уж давно смотаться рад,
И пьет уже едва, едва,
Послушаем-ка их слова.
- Куда Владимир ты уходишь?
- О да, Евгений, мне пора!
- Постой! С кем время ты проводишь?
Скажи, ужель нашлась дыра?
- О да! Ты прав, но только, только…
- Ну шаровые, ну народ.
Как звать чувиху эту? Ольга!
Что! Не дает! Как не дает!
Знать ты неверно братец просишь,
Постой ведь ты меня не бросишь
На целый вечер одного
Ха-ха, добьемся своего.
Скажи, там есть еще одна,
Родная Ольгина сестра.
Сведи меня. – Ты шутишь.
- Нет. Ну что мне можно собираться,
И вот друзья уж рядом мчаться.
Но в этот день мои друзья
Не получили… ничего,
За исключеньем угощенья,
И рано испросив прощенья,
Летят домой дорогой краткой.
Мы их послушаем украдкой.
- Ну как у Лариных? – Фигня,
Напрасно поднял ты меня,
Я трахать никого не стану,
Тебе ж советую Татьяну.
- Ну почему? – Эх друг мой Вова,
Баб понимаешь ты фигово.
Владимир сухо отвечал,
А после во весь путь молчал.
Домой приехал, принял дозу,
Ширнулся, сел и загрустил.
Одной рукой стихи строчил,
Другою… делом занимался.
Меж тем развратников явленье
У Лариных произвело
На баб такое впечатленье
Что у сестер живот свело.
Итак, она звалась Татьяна,
Грудь, ноги, попка – без изъяна.
И этих ног счастливый плен,
Мужской еще не ведал член.
А думаете не хотела,
Она попробовать конца –
Хотела так, что аж потела,
И изменялася с лица.
Но все же, несмотря на это,
Благовоспитанна была,
Романы про любовь искала,
Читала их, во сне летала,
И нежность строго берегла.
Не спиться Тане, враг не дремлет,
Любовный жар ее объемлет.
- Ах няня, няня не могу я.
Открой окно, задуй свечу.
- Ты что дитя?
- Хочу я члена! Онегина скорей хочу.
Татьяна утром рано встала,
Прическу модно зачесала,
И села у окошка сечь,
Как Бобик Жучку будет влечь.
А Бобик Жучку шпарит раком,
Чего бояться им собакам,
Лишь ветерок в листве шуршит,
А там глядишь, и он спешит.
И думает во мленье Таня,
Как это Бобик не устанет,
Работать в этих скоростях,
Так нам приходится в гостях,
Или на лестничной площадке,
Кого-то трахать без оглядки.
Вот Бобик кончил, с Жучки слез,
И вместе с ней умчался в лес.
Татьяна ж у окна одна,
Осталась горьких дум полна.
А что ж Онегин – с похмелюги
Рассолу выпив целый жбан,
Нет средства лучше – верно други,
И курит стоптанный долбан.
О, долбаны, бычки, окурки,
Порой вы слаще сигарет,
Мы ж ведь не ценим вас – придурки,
Иль ценим вас, когда вас нет.
Во рту говно, курить охота,
В кармане только пятачок,
И вот в углу находит кто-то
Полураздавленный бычок.
И крики радости по праву
Из глоток страждущих слышны.
Я честь пою, пою вам славу
Бычки, окурки, долбаны.
Еще кувшин рассолу просит,
И тут письмо служанка вносит.
Письмо Евгений написал,
Татьяну на свиданье звал.
Себя недолго Женя мучил,
Раздумьем тягостным. И вновь,
Так как покой ему наскучил,
Вином в нем заиграла кровь.
В мечтах Татьяну он представил,
И так, и сяк ее поставил,
Решил: сегодня ввечеру,
Сию Татьяну отдеру.
День пролетел как миг единый,
И вот Онегин уж идет,
Как и условленно в старинный,
Тенистый парк – Татьяна ждет.
Минуты две они молчали,
Подумал Женя: «Ну, держись»
Он ей сказал: «Вы мне писали»
И рявкнул вдруг: «А ну ложись».
Орех могучий и суровый,
Стыдливо ветви разводил,
Когда Онегин взгляд суровый,
Из плена брюк освободил.
От ласк Онегин небрежных,
Татьяна как в бреду была,
Шуршанье платьев белоснежных,
И после стонов неизбежных,
Свою невинность пролила.
Ну а невинность это братцы,
Воистину и смех, и грех,
Хоть если глубже разобраться,
Надо разгрызть, чтоб съесть орех.
Но тут меня вы извините,
Изгрыз, поверьте, сколько мог,
Теперь увольте и простите,
Я целок больше не ломок.
Ну вот, пока мы здесь шутили,
Онегин Таню отдолбал,
И нам придется вместе с ними,
Скорее поспешить на бал.
О, бал уже давно в разгаре,
В гостиной жмутся пара к паре,
И лик мужчин все напряжен,
На баб всех, кроме личных жен.
Да и примерные супруги,
В отместку брачному кольцу,
Кружась с партнером в бальном круге,
К чужому тянутся концу.
В соседней комнате смотри-ка
На скатерти зеленой – сика,
А за портьерою в углу,
Сношают бабу на полу.
Лакеи быстрые снуют,
В бильярдной все уже блюют,
Там хлопают бутылок пробки,
Татьяна же одернув юбки,
Наверх тихонько поднялась,
Закрыла дверь и улеглась.
В сортир летит Евгений с ходу,
Имел он за собою моду,
Усталость тела – душем снять,
Что нам не вредно перенять.
Потом к столу Евгений мчится,
И надо же беде случится,
Владимир с Ольгой за столом,
Беседуют о том, о сем.
Он к ним идет походкой чинной,
Целует руку ей легко,
- Здорово Вова, друг старинный,
Jeveus nome preaux, бокал «Клико».
Бутылочку «Клико» сначала,
Потом «Зубровку», «Хванчкару»
И через час уже шатало,
Друзей, как листья на ветру.
А за бутылкою «Особой»,
Евгений, плюнув вверх икрой,
Назвал Владимира: «Убогий!»
А Ольгу – «драною дырой».
Владимир, поблевав немного,
Чего-то стал орать в пылу,
Но бровь свою насупив строго,
Сказал Евгений: «Пасть порву».
На этом я хочу окончить,
Без заключенья сей роман,
И не судите очень строго,
Пока друзья, шерше ля фам.
|
